Инь и Янь. Современные рассказы - Генрих Корн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Здравствуй, Константин.
– Как странно… слышать от тебя равнодушное «Константин» вместо того прежнего умиротворённого, приветливого, тёплого, с домашним уютом, «Костенька».
– Другого ничего не могу предложить. Что ты хочешь от меня?
– Я написал новую картину, – ответил он и всё-таки переступил порог.
Кристина сидела в кресле в белой домашней маечке. Ноги её были подобраны так, что колени упирались в мягкие подлокотники. Лицо было холодным, неприступным, источающим презрение и ненависть.
– Мм, понятно, – без интереса процедила она. – Как называется?
– «Кристи во власти Козерога».
– Мм, понятно. Про меня, что ли?
– Да, это твой портрет. Он немного необычен… но я не хотел обидеть тебя… Мне кажется, всё из-за того, что с тобой что-то происходит… Ты вдруг резко переменилась ко мне и перестала меня любить… Но я всё равно люблю тебя, Кристи…
Она промолчала.
– Скажи, как-то можно всё изменить?
Она промолчала.
– Кристи, я так не хочу потерять тебя навсегда…
Она промолчала. Он тоже помолчал минут пять. Может, десять. Может, пятнадцать. Может, полчаса. И сказал тихо:
– Мне, наверно, лучше уйти… Да, Кристи?..
– Уходи, – ответила она. – Навсегда.
И он в страшном отчаянии и унижении ушёл, оставив её портрет в прихожей.
Она встала с кресла, с облегчением закрыла за ним железную дверь, где-то минуту глядела на картину и с гневом крикнула куда-то вниз:
– Больной придурок!!!
Через пять минут портрет валялся на помойке, в грязной луже, среди блевотины и фекалий.
* * *
Летом старая деревянная лавочка на берегу озерца, заросшего камышами, в самой глубине безымянного парка на краю большого города изнемогала от человеческого внимания.
Здесь жгли костры нескончаемые и многочисленные молодёжные компашки, здесь жарился шашлык обособленными семейными группками, здесь распивали водочку пузатые дяденьки с кисло-довольными пьяными рожами, здесь громко и раскатисто хохотали тридцатилетне-сорокалетние тётеньки, зажимая в пухлых неженственных пальцах тонкие сигареты и журча в пластиковые стаканчики мочеподобное из коробок «Кубанской Лозы», здесь сплетничали мамаши, сердито качая плачущие коляски, здесь искали уединения в вечерние часы тинейджерские парочки с безумными телячьими глазами, здесь вздыхали о молодости бабушки, дедушки и люди неопределенного возраста, здесь ночевали несчастные человекоподобные бедолаги, чей возраст исчисляется не летами, а зимами, здесь все другие, остальные, жаждали чего-то сугубо летнего, и каждый уносил отсюда смрадные и беспокойные следы чёрной слизи на своей одежде.
И слизь всё-таки пообтёрлась, неделя за неделей теряя цвет, липкость и густоту, в которых заключалась её сила. Последние агонизирующие остатки впитали брюки и платья двух молодых супружеских пар. Их совместный праздник жизни продлился далеко за полночь, из-за чего они были вынуждены отправиться по домам на такси. По дороге же вдруг возникла идея продолжить веселье, не путать таксиста и вместо двух адресов выбрать один.
– К нам поедем! – сказал мужчина лет тридцати, сидевший на переднем сиденье. – К нам ближе. Возле ДК «Дружба» остановите, если можно. До дома пешком дойдём. Всё равно в ларёк заходить…
– Нет, к нам! – запротестовала девушка в очках сзади него, добродушно хлопнув мужчину по затылку. – У вас там темнота, гопота и всяческая унылость. А у нас магазин возле дома круглосуточно работает!..
– Да, Серый, лучше уж к нам, – поддержал жену другой мужчина, крепыш с живыми игривыми глазами. – У вас тем более ребёнок да тёща твоя…
– Мама моя – нормальная! – нахмурилась симпатичная загорелая брюнетка рядом с ним. – Что она вам? Димка в своей комнате спит. А мы в зале сядем, двери все закроем и пожалуйста… никому не помешаем, посидим спокойно…
– Так куда ехать-то? – не выдержал таксист.
– В Любовниково. Дом 69. Возле супермаркета «Козерог», – отрезала девушка в очках.
Остальные промолчали. Впрочем, все были довольны.
Максимум через полчаса они сидели в окружении пакетов, наполненных яствами и питием, на застеленном небольшим ковриком полу в полупустой однокомнатной квартире.
– Мы только въехали, – пояснил муж девушки в очках. – Да и нет у нас пока своей мебели. Сколько уж по съёмным-то скитаемся… Уж располагайтесь как есть… Зато от всей души, Серый! Матрац вам дадим мягкий, лучше, чем на кровати будете спать!..
– Мы как будто спать сюда приехали, Лёха, дружище!.. – воскликнул Серый. – Какие проблемы?.. Сколько мы с тобой всего прошли вместе, а?.. Давай лучше пивасик доставай!.. А Маринка пусть газетки какие-нибудь постелет, а то насвинячим тут у вас!..
Лёха зашуршал пакетами, девушка в очках, Маринка, газетками, а симпатичная загорелая брюнетка шепнула мужу на ушко:
– Серёж, может, домой всё-таки поедем?..
– Дашка! – взглянул тот на неё пристально – сурово и бесповоротно.
Следующие два часа до рассвета были такими же суровыми и бесповоротными. Маринка бесповоротно захмелела, зажав в руке на четверть початую бутылку «Жигулёвского», уронила голову на колени мужа и пристально глядела на Серого. Лёха над головой жены неуклюжими руками сурово терзал жёлтого полосатика и пристально глядел на Дашкины загорелости. Дашка бесповоротно и пристально глядела в его живые и игривые глаза. Серый пристально – сурово и бесповоротно глядел то на Дашку, то на Лёху, а потом, резко поднявшись, изрёк:
– Лёха, пошли на балкон, покурим.
– Пошли, – с готовностью отозвался тот, сдвигая со своих коленей Маринкину голову.
– Я тоже хочу, – сказала Маринка хриплым, пьяным голосом, поправляя очки.
– Нет. У нас с Лёхой мужской разговор, – отверг Серый.
– Ну и ладно, – добродушно отозвалась та. – Тогда идите в подъезд и трите там свои мужские разговоры, а на балкон мы с Дашкой пойдём. Пошли, Даш!..
Лёха с Серым спустились на лестничную площадку и жадно закурили. На некоторое время вместе с табачным дымом повисло хмурое молчание. Наконец Серый сказал:
– Лёха, нравится тебе моя жена?
– Дашка-то? – усмехнулся тот. – Ты чего? Она мне, как сестра…
– Давай, не юли.
– А чё юлить-то, Серый? Это жена твоя. А ты мне друг. Мы с тобой… с самого детства друзья… Ну да, она симпатичная очень… загорелая такая… брюнеточка… Но дружба есть дружба… Мне вот для тебя ничего не жалко!.. Бабы – это… бабы, понимаешь?.. А мы – мужики, бля… Я всё готов тебе отдать, моему другу… Всё, бля… Даже Маринку. Бери, Серый. Хочешь? Бери. Мне не жалко.
– А ты Маринку спросил?
– А чего её спрашивать? Бери и е**. Думаешь, она против будет? Она просто, типа, стесняется. Они все, типа, стесняются. Ну что там кто подумает, все дела… А убери у них это стеснение «кто что подумает», то сразу падение Берлинской стены, Чернобыль и гибель «Титаника» одновременно. И начало Третьей Мировой бонусом.
– Да ладно! Мне моя Дашка никогда не изменит. Потому что она любит. Вот и все твои Берлинские стены, Чернобыли, «Титаники» и все Мировые войны, вместе взятые. Когда человек любит, то он – это Царство Небесное за железным занавесом, где свои законы. Берлинские стены стоят вечно, потому что они из несокрушимого бетона. Чернобыли не взрываются, потому что на них ангелы работают, а не люди. «Титаники» не тонут, потому что океан чист и безмятежен, и на нём нет никаких айсбергов, только бесконечный умиротворяющий простор, а Третья Мировая война никогда не начнётся, потому что в ней невозможно победить, и никто не хочет никого побеждать. Это просто никому не нужно. Все и так довольны и счастливы.
– Люди не умеют так любить, Серый. Особенно бабы. Вся их любовь заключается в словах «можно» и «нельзя». Дашка твоя в такси, знаешь, как об меня тёрлась?.. Всё её «нельзя» за железным занавесом несуществующей лживой любви распухло и очень хотело, чтобы было «можно». Это уже не железный занавес. Это изгородь из трухлявых кольев, через которую всё видно, что происходит внутри. А я не совсем дурак, чтобы не отличить «можно» от «нельзя». Всё их бабье царство небесное заключается в большом «нельзя», а когда наступает большое «можно» – это уже преисподняя, Серый.
– Ты думаешь, Дашка согласится с тобой переспать?
– Если у меня хватит сил сломать трухлявую изгородь, а Дашка будет уверена, что «нельзя» уже немножко «можно», то согласится. И царство небесное тут совершенно не при чём. Оглянись, дружище, вокруг одна преисподняя.
– Бог сказал, что Царство Небесное внутри нас.
– А ещё сказал, что «Царство Моё не от мира сего».
– Ну, хорошо. Давай ты попробуешь сломать железный занавес.
– В смысле? Переспать с Дашкой? Ага, а ты потом обидишься на меня на всю оставшуюся жизнь, как будто я виноват, что железный занавес оказался трухлявой изгородью, да?